Любовь и Рим [= По воле рока ] - Лора Бекитт

Ливия лежала, пораженная его словами, не произнося ни звука, прижав руки к груди. Он говорил не так, как прежде, без суровой холодной насмешки и превосходства, и она замирала при мысли, что ей вновь придется причинить ему боль.

«Ты уже причинил мне боль, Луций!» – воскликнула она после свадьбы, но потом у нее не было повода произносить такие слова. Да, он был хорошим мужем, и если то, что он сказал ей сейчас, правда, можно представить, как сильно он страдал все это время!

Между тем Луций сел на кровать, просунул руку под покрывало и, отыскав пальцы Ливий, сильно сжал в своих.

– Ты плачешь… из-за него? – глухо произнес он.

– Нет, – тихо отвечала Ливия, – мне жаль, что я… недостойна твоей любви, что я не оправдала твоих надежд…

– Сейчас это неважно, – сказал Луций, потом склонился над нею и поцеловал – она увидела, как расширились и потемнели его глаза.

Молодая женщина замерла в растерянности, не зная, что делать; тем временем Луций откинул покрывало и лег рядом. Его намерения не оставляли сомнений, и Ливия не находила в себе душевных сил для того, чтобы равнодушно и безжалостно оттолкнуть бывшего супруга. Он снял с нее одежду, потом разделся сам, он гладил ее кожу, прижимался всем телом; его поцелуи были настойчивыми и страстными, он шептал слова, каких она не слышала уже давно.

Ливия знала, что должна отдаться ему; она привыкла покорять тело рассудку, но сейчас ей не хотелось этого делать. Она как никогда желала быть искренней, и потому облегченно вздохнула, почувствовав, как внутри разгорается сладостное томление.

Луций был неутомим, изобретателен, неистов и нежен, она отогревалась и оттаивала в пламени его страсти; в этот миг между ними, казалось, не осталось ничего потаенного, и даже воспоминания о Гае исчезли, словно бы превратились в сожженную в пепел жертву. Ливия не отдавала себе отчет в том, что происходит, правильно это или неправильно, она словно бы отреклась от того, что было с ней прежде.

Они провели вместе всю ночь и вместе встретили утро. Ливий чудилось, будто она видит в глазах Луция отражение того, что случилось, а он видит это в ее глазах. А между тем он пытался угадать, живет ли еще в ее душе образ другого мужчины, и не мог. И тогда сказал:

– Я никому не объявлял о нашем разводе; будем считать, что его не было? Я сам поговорю с твоим отцом. У нас есть Аскония; признаться, я очень скучал по ней. – И видя, что Ливия напряженно молчит, прибавил: – Все будет так, как ты хочешь. Мы можем поехать путешествовать, чтобы забыть обо всем, посетим Грецию или Египет…

– А твои дела в Риме? – спросила Ливия.

– Подождут. – Он взял ее руку и прижал к своей груди. – Настоящее – здесь. И твое и мое. Не надо противиться судьбе.

…Через несколько дней Ливия поговорила с отцом.

Децим только что уехал из Рима вместе с новоиспеченной супругой; после прощания с сыном Марк Ливий имел озабоченный, даже несколько растерянный вид. Признаться, Ливия считала, что отец напрасно отослал Децима в имение, недаром накануне отъезда ее брат вел себя так, будто отправляется в ссылку. Но сейчас речь пошла о другом.

Они вышли в перистиль и сели на влажную скамью, к которой со всех сторон тянулись уже лишенные цветов, зато обильно унизанные шипами ветки розовых кустов. Дул холодный ветер, он гнал по дорожкам увядшие листья, сухие веточки и серую пыль.

– Что ты хотела сказать? – спросил Марк Ливий. Ему показалось, что постоянно терзавшее дочь душевное напряжение и странное тайное упорство исчезли, она смотрела невозмутимо, уверенно и спокойно.

– Я думала, ты обрадуешься тому, что мы с Луцием примирились, – отвечала она.

– Я рад, – коротко и несколько резковато произнес Марк Ливий. – Хотя мне трудно судить, насколько это хорошо.

– Почему? Тебе всегда нравился Луций.

– Потому что мне неизвестно, как ты поступишь, если вдруг снова появится тот, другой, – промолвил отец и прибавил: – Да, мне нравится Луций, хотя, признаться, я никак не ожидал, что он будет так зависеть от женщины.

– Будь ты на месте Луция, то отверг бы такую, как я, раз и навсегда? – прямо спросила дочь, и Марк Ливий тяжело проронил:

– Не знаю.

Потом неожиданно поднялся и направился к выходу, и тогда Ливия, не выдержав, сказала ему в спину:

– Наверное, ты прав. Мне очень хотелось бы что-нибудь узнать о… том человеке, но некого попросить. Жив ли он…

Марк Ливий повернулся и ответил, стараясь сохранить спокойствие и не выдать себя выражением лица:

– Боги дважды указали тебе путь, третьего раза не будет, Ливия. Теперь, когда у тебя есть дочь, ты, наверное, можешь понять, что я чувствую… хотя, признаться, я и сам не понимаю, почему, вопреки всякому здравому смыслу, снова прощаю и поддерживаю тебя. После того, как Луций рассказал о тебе всю правду…

Молодая женщина вспыхнула, но не опустила глаза.

– Иногда я думаю, – жестко закончил Марк Ливий, – лучше б ты уплыла на Сицилию и не вернулась. Что касается того человека: все дороги ведут в Рим, и если он жив, то рано или поздно окажется здесь, а если умер, ты сама придешь к нему в назначенный богами час. Так уж устроен мир: все мы когда-то встречаемся – и получаем по заслугам.

С этими словами он вновь повернулся и быстро вышел из перистиля.

Прошло два месяца. В один из тихих мартовских вечеров Ливия уложила Асконию и решила почитать, пока еще не стемнело. Она прошла в библиотеку; это была небольшая, но красивая комната: ящики для свитков сделаны из драгоценных пород дерева, полки заставлены бюстами Муз. Ливия заметила, что за время их разлуки Луций существенно пополнил библиотеку, доставшуюся ему в наследство от покойного отца.

…Немного поколебавшись, молодая женщина все же переселилась в дом мужа. Луций не настаивал, он выжидал, и Ливия не сочла возможным слишком долго тянуть с ответом: это было бы слишком жестоко, особенно после того, как он столь внезапно и пылко обнажил перед нею тайники своего сердца.

Пока Ливия жила в доме отца, в ней постепенно пробуждались мысли о том, что своим безумным упрямством она не только губит будущее дочери, но и причиняет глубокое горе ни в чем не повинным людям: своему мужу и отцу. Не выдержав, она заговорила об этом с подругой, и Юлия со свойственной ей рассудительностью произнесла:

– Прошло больше года; если от него нет никаких вестей, пора возвращаться к разумной жизни.

– Кажется, Пенелопа ждала Одиссея несколько дольше, – невесело пошутила Ливия, на что Юлия невозмутимо отвечала:

– Так ведь он был ее мужем!

В те дни Ливия много думала об отце. Каково было ему, высшему чиновнику и уважаемому человеку, жить, зная, что его дочь вела себя дурно еще до замужества, а впоследствии запятнала родовое имя тем, что сбежала из дома с человеком, осужденным на смерть, и развелась с мужем? Известно, что женщины неподсудны государству, их может судить только семья, отец или муж. И мало ли было в Риме отцов и мужей, которые выносили таким, как она, смертный приговор?! В глазах всемогущих богов, да и многих сограждан они с Луцием оставались мужем и женой: слишком многое в Риме основывалось на верованиях, давно и прочно укоренившихся в глубине человеческих душ. И теперь Ливия все более явственно ощущала бремя вины перед близкими и ответственность за судьбу своего ребенка. Как всякая женщина, она окончательно повзрослела с рождением дочери и уже не могла, да и не хотела играть с судьбой.